Достоевский: тьма и свет. К 200-летию автора «Великого пятикнижия»

Без сравнений не обойтись: если Пушкин — яркое, дарующее жизнь «солнце» русской литературы, а Лермонтов — ее «месяц», несущий пусть и печальный, но все же свет, то сегодняшний наш юбиляр не иначе как предгрозовая мгла. В душном давящем воздухе разлито электричество, на горизонте вспыхивают слепые зарницы, вот-вот хлынет ливень, вселяя в одних очистительный восторг, в других — смертный ужас. Вся проза Достоевского — про страдание и очищение во мгле. И вся его биография, неполные шестьдесят лет, которых с лихвой хватило бы на несколько долгих жизней, тоже об этом. Оттого-то и через два столетия после своего рождения Достоевский продолжает волновать и тревожить, восхищать и раздражать, и лишь равнодушных среди его читателей не встретишь.

Призрак Божедомки

Родоначальником Достоевских принято считать боярина Данилу Ивановича Ртищева, которому на заре XVI столетия было пожаловано имение Достоево, располагавшееся на территории современной Беларуси. Существует версия, что предки самого боярина прибыли на Русь из Золотой Орды, а потомки в какой-то момент утратили дворянство (Отчего? Почему? Нет ответа!) и перебрались на Украину. Что тут правда, а что миф, на самом ли деле Федор Михайлович был кровно связан с неким мурзой, крещеным лично Дмитрием Донским, или это всего лишь красивая легенда — теперь уж не разберешь. Во многом в этой путанице повинен отец писателя, прошедший войну с Наполеоном, а после выслуживший потомственное дворянство врач Михаил Андреевич Достоевский, раз и навсегда оборвавший все связи с собственной семьей и начавший жизнь с чистого листа. «Чистым» этот лист можно назвать с большой натяжкой (за свою жестокость Достоевский-старший будет однажды растерзан толпой крепостных), но факт остается фактом — о своих предках по мужской линии наш классик ничего доподлинно не знал. С матерью все, к счастью, проще: Мария Федоровна Нечаева происходила из уважаемой купеческой семьи, и сына Феденьку назвала в честь своего отца.

К чему все эти туманные фамильные подробности, сквозь которые проступают, а возможно, лишь мерещатся призрачные родовые гербы? Да к тому, что это топкое прошлое, без опор и корней, даром не пройдет, прорастет однажды зыбким слогом, мороком болезненных образов, про многие из которых сложно что-то утверждать наверняка — не даются.

Достоевский появился на свет 30 октября (11 ноября) 1821 года на московской Божедомке, в Мариинской больнице для бедных, где в то время служил отец. Здесь же, во флигеле, семья и квартировала. Сирые и убогие, «униженные и оскорбленные» — вот оно, первое окружение Федора Михайловича. Отношения с отцом непростые. У папеньки работа нервная, он донельзя вспыльчив, к тому же авторитарен. Весь дом живет по его указке. Отогреться можно на груди у маменьки. Но недолго. Федору будет 15, когда она угаснет. Чувства к матери останутся с ним навсегда: «Будет дочь, назови Марией», — напишет он однажды старшему брату Михаилу. Чувства к отцу тоже останутся — без них, перебродивших за годы собственных испытаний, не случились бы «Братья Карамазовы».

Слева: Михаил Андреевич Достоевский, худ. А. Попов (1823). Справа: Марья Федоровна Достоевская (урожд. Нечаева), худ. А. Попов (1823)

Еще одно впечатление ранних лет — страшное, поворотное, набатом прозвучавшее позже и в «Преступлении и наказании», и в «Братьях Карамазовых», и в «Бесах», вылившееся в знаменитую максиму о «слезе ребенка» — убийство маленькой подружки Федора, дочери то ли больничного повара, то ли конюха. Над девочкой надругался пьяный насильник. Девочка умерла. До конца жизни Достоевский не выносил пьяных, сам практически не притрагивался к вину, а на вопрос, какой грех считает самым страшным, отвечал: насилие над ребенком.

Детство на Божедомке научило главному: воспринимать зло как личное оскорбление, бороться с ним словом, с силой и психологической меткостью которого мало какой, даже самый блистательный, наш автор может тягаться. Да никто и не пытался. По меткому наблюдению выдающегося достоевиста Игоря Волгина, писатель остался в Мариинской больнице для бедных навсегда. Куда бы ни ехал он — в Париж, Женеву, Баден-Баден или Флоренцию — ее призрак неотступно следовал за ним, и вся проза его со временем станет ее «слепком».

«Какой дурак это чертил?»

После смерти Марии Федоровны, в мае 1837 года, отец повез старших сыновей — Михаила и Федора — в Петербург, держать экзамены в Главное инженерное училище. Юноши получили весьма приличное домашнее образование, несколько лет проучились в пансионе Чермака, и к своим 16 годам Федор наверняка знал одно: его жизнь — литература. У отца были иные планы. Сам весьма начитанный, он вместе с тем не считал писательство достойным занятием для мужчины. То ли дело фортификационная наука! Михаила в училище не приняли, а вот Федор, на свое горе, поступил. Опустим печальные подробности муштры и дедовщины, не добавлявших оптимизма, заметим лишь, что инженер из Достоевского получился неважный. Да что уж там — никуда не годный. А как могло быть иначе, если все свое время он посвящал вовсе даже и не математике с тригонометрией, а Гомеру и Шекспиру, Гете и Шиллеру, и единственное, что его по-настоящему волновало — созданный им литературный кружок?

«Какой дурак это чертил?!» — рявкнул император Николай Павлович, когда ему на стол положили план военной крепости без единого входа-выхода... Надо ли говорить, что после столь нелестной царской оценки молодой поручик Достоевский, прослуживший по окончании училища едва ли год, подал в отставку. На дворе стояла осень 1843 года, с ненавистной армией, казалось, было покончено навсегда...

Казнить нельзя помиловать

Мало кому сразу удается въехать в большую литературу на белом коне. Николай Васильевич Гоголь, скупивший и спаливший дотла весь тираж «Ганса Кюхельгартена» — это, конечно, крайний случай, но все же многие предпочитают обходить свои первые опыты молчанием. Достоевский — одно из счастливейших исключений. «Бедные люди», роман в письмах, одновременно сентиментальных и трагических, который Григорович, друг и однокашник Достоевского, отдал Некрасову, а тот, не сдержав по прочтении восторженных слез, отнес Белинскому со словами, мол, новый Гоголь явился, всколыхнул читающую публику.

Звезда Достоевского взошла стремительно. Но и гаснуть начала столь же внезапно. Уже вторая его повесть — фантастический «Двойник» — была встречена куда как прохладно. Но все еще можно было бы исправить. Это было бурное время, когда литераторы (как, впрочем, и всегда) только и делали, что ссорились и мирились, кочевали из кружка в кружок, лобызались со вчерашними врагами и обходили стороной до того лучших друзей. Подумаешь, недооцененный «Двойник»! Автору, кстати, он тоже не слишком нравился. Случились бы другие романы, и флюгер читательского интереса наверняка совершил бы новый поворот. Но «можно было бы» и «наверняка» в природе не существуют. Чтобы случились другие романы — «Записки из мертвого дома», первый образец русской «лагерной» прозы, а затем и «Великое пятикнижие» — должно было произойти то, что произошло: сближение с кружком петрашевцев, чтение запрещенного письма Белинского к Гоголю, обвинение о «недонесении о распространении преступного о религии и правительстве письма», смертный приговор, мучительно бесконечное ожидание расстрела на Семеновском плацу, позже воскрешенное в монологе князя Мышкина, годы омской каторги, солдатская лямка в Семипалатинске. Десять лет, вычеркнутых из жизни. Десять лучших молодых человеческих лет. Десять лет, когда в невообразимых муках, в убийственной тьме и тоске на свет рождался гениальный писатель и мыслитель, второго какого доселе не было и долго еще не будет, ибо опыт его, к счастью, неповторим.

В 1855-м не стало Николая I. В 1857-м Достоевскому (как и оставшимся в живых декабристам) была объявлена амнистия. В декабре 1859-го Достоевский с женой Марией Дмитриевной, с которой познакомился и обвенчался в Семипалатинске, вернулся в Петербург. Ему 38. Пушкин погиб в 37. Дело не в Пушкине, конечно, а в том, что начинать все заново уже вроде как и поздно. Все места на пьедестале разобраны. Но он начнет. Слишком много накоплено, а сколько еще ждет впереди...

Слева: «Портрет Достоевского в 26 лет», худ. Константин Трутовский (1847). Справа: «Портрет Достоевского», худ. Константин Васильев (1970 е)

Ищите женщину

Ее отец, Прокофий Суслов, был из крепостных. Но сумел выкупить себя вместе с семьей, мало того, дал дочерям — Аполлинарии и Надежде — замечательное образование. Надежда стала первой русской женщиной-врачом, Аполлинария — легендарной femme fatale, музой Достоевского, женой философа Василия Розанова. Это к ней Достоевский, оставив чахоточную Марию Дмитриевну, помчится в Париж, чтобы услышать: «вы опоздали, я люблю другого». Это с ней, уже отвергнутый и униженный, он отправляется в «братское» путешествие по Италии. Это ей он по-писательски отомстит: выведет Полиной в романе «Игрок» и заставит потерять голову от «ничтожного французика», а в образе Настасьи Филипповны и вовсе зарежет. Это про нее скажет: «Я люблю ее до сих пор, очень люблю, но уже не хотел бы любить ее». Ей же первой сообщит про юную Анну Сниткину, «влюбленную стенографистку», которая всего за 25 дней записала за ним весь текст «Игрока». А по завершении работы стала его женой. Между Федором Михайловичем и Анной Григорьевной двадцать с лишним лет. Она до слез ревнива (трепетно храня любые, даже самые незначительные записи мужа, уничтожит все письма Сусловой, заставив будущих исследователей рвать на себе волосы), при этом деловита и обстоятельна. Лишь благодаря Анне Григорьевне, Достоевский, живущий в азарте игры и пишущий лишь в цейтноте, все же выправит свои дела и сможет однажды задышать финансово свободно.

Спасаясь от долгов, оставшихся после смерти любимого старшего брата Михаила, Достоевский с юной женой уедет в Европу. Думал, на медовый месяц, оказалось — на четыре года. Там родится и проживет всего несколько месяцев его первенец — дочь Софья, там расцветет и будет навсегда изжита его страсть к запрещенной в России рулетке, но главное — там будут созданы его важнейшие тексты. Как и его главный литературный и идеологический противник, Иван Сергеевич Тургенев, несколько своих ключевых произведений — «Преступление и наказание» и «Идиот» — Достоевский писал вдали от России.

Ирония судьбы: после «лагерных» «Записок из мертвого дома» прозванный Герценым «русским Данте», долгие годы грезивший о Европе, однажды Достоевский испил ее до дна — и разочаровался. Осужденный на смертную казнь за участие в революционном кружке, он создал ключевой в русской литературе антиреволюционный роман «Бесы». А под конец жизни бывший каторжник был приглашен императором для «просветительских» бесед с молодыми великими князьями, и цесаревна Мария Федоровна рыдала, слушая его чтение.

Последним триумфом Достоевского стало его «Слово о Пушкине», произнесенное в честь открытия московского памятника поэту. Присутствовавшие задыхались от восторга, некоторые падали в обморок. Он говорил о том, что Пушкин ушел, а потомкам предстоит непростое дело — разгадывать его загадку. Как оказалось, сам того не подозревая, говорил о себе. Через полгода, буквально за день до очередной годовщины смерти Пушкина, 28 января (9 февраля) 1881 года его не стало. Философ, заклинавший: «Смирись, гордый человек!», — ушел, оставив по себе предгрозовую мглу. Ушел, сам так и не смирившись...